Мобильная версияБаллада Бастера Скраггса (The Ballad of Buster Scruggs)
братья Коэны, 2018, США
В шутках, не доступных непосвящённому, есть известная снобистская прелесть. Всегда приятно понимать то, чего не понимают другие.
Непосвящённому, напротив, обидно. Тому, конечно, кто чувствует, что чего-то не «догоняет».
Стебливый постмодерн – целый пласт остроумия для избранных. Не обязательно, кстати, высоколобых. Просто тех, кто по географическому, национальному или профессиональному свойству, а то и совершенно случайным образом, знает оригиналы представленных ему перепевок. И совпадает с сочинителем в понимании смешного.
Творение братьев Коэнов ко всему прочему ещё и тест распознавания «свой-чужой», причём по восходящей, от простого к сложному.
Первая новелла альманаха, заявленного как игра в вестерн, в наиболее расхожие, набившие оскомину его сюжеты, оказалась едким зубоскальством совсем не над вестерном, а над образным миром кантри-поэзии и кантри-музыки. Вроде бы близко, но всё равно не вестерн.
И то, что весь альманах назван по первой истории, не случайно. Зрителю предлагают и дальше относиться ко всему представленному в высшей степени несерьёзно. Чему способствует нарочито уютная домашняя заставка-перебивка с по-детски перелистываемой книгой с картинками, рассказы из которой разыгрывают перед публикой штатные лицедеи. Предлагается принять всю «Балладу Бастера Скраггса» как «Басню Парсона Вимса» Гранта Вуда – уморительной ироничной виньеткой.
Новелла вторая – уже пародия на собственно вестерн, но не американский, а спагетти. С практически прямым цитированием шедевра Серджо Леоне «Хороший, плохой, злой». В ХПЗ герой Иствуда не с первого раза перебивает пулей верёвку компаньона-висельника, в нашем случае даже не со второго. Эта короткая история вообще лучше всего описывается выражением «юмор висельника». В буквальном и переносном. С такой же, как и всё маленькое повествование, стильной концовкой, от которой Хэмингуэй сладко поёжился бы в гробу.
Альманах вообще стилистически безупречен, создатели тонко чувствуют натуру, умело пользуются палитрой с кистями. Представленное зрелище – пиршество для любого изнеженного эстета, будь он хоть трижды перекормлен деликатесами.
Новелла третья, кстати, самая живописная. Глаз не отвести. Она же и самая сильная, и самая жуткая. На мой русский взгляд.
С неё, собственно, и начинается область моих предположений с выбраковкой «свой-чужой», ибо её, судя по всему, нужно воспринимать легче. Аборигены, похоже, именно так короткометражку и принимают. У меня не получилось: вышла непереносимо-щемящая драма, после которой хоть самому с моста в ледяную пучину.
Подозреваю, однако, по недомыслию. Ибо не исключено, что калека-обрубок выглядит уморительно и, изъясняясь исключительно трескучими амфибрахиями, достал-таки своего компаньона. Кстати, уж не Вуйчич ли это со своими духоподъёмными выступлениями?
А компаньон не более чем уничижительная ирония над расхожим образом всепонимающего, бесконечно мудрого возрастного дядьки-отшельника, практически святого, молчуна, готового в нужную минуту сделать всё правильно, и вообще.
Только у меня, дурака, от такого чёрного юмора слёзы наворачиваются.
Дальше всё ещё кудрявее. Четвертая и пятая истории чужаку поначалу и вовсе кажутся сотворёнными на полном серьёзе. Как всегда в таких случаях помогает пересказ своими словами. Получаются анекдоты.
В одном среди живописных лугов и долин дефилирует ничем в принципе не убиваемый дед-старатель, олицетворяющий, надо полагать, неукротимый дух гордых и трудолюбивых пионеров-первопроходцев.
В другом – свободные первопоселенцы, ищущие счастья в неведомой глуши, на волах в легендарных кибитках. Архиположительный смелый, похожий на Иисуса жених-поводырь, почему-то не принявший участия в схватке, в ходе которой застрелилась со страху его суженая, хотя выстрелы и слышны были отовсюду; сама суженая, нервическая, набожная, будто пыльным мешком пришибленная, её дефективный братец-коммерсант, злобный тупой слуга, ещё один идиот в самом начале повествования, решённом в экспрессионизме а-ля Тим Бёртон, индейцы-полудурки, могильщики, не удосужившиеся даже проверить карманы отдавшего концы братца, прежде чем того хоронить, и т.п.
Одна лишь загвоздка – мыльному русскому глазу гротеском всё это не кажется. Хотя умом и понимаешь, что перед тобой пародия на голливудскую дребедень 50-60-х годов.
Последней, шестой новеллой опус наконец вырулил на универсальную понятийную дорожку. Кода с названием «Карета» напомнила погребальный сон из «Скромного обаяния буржуазии» в немалой степени из-за своей формальной незаконченности и, разумеется, загробной ирреальности. «Карета» вообще по всем признакам сон.
И ещё из области плутаний и предположений. Быть может, киноальманах и не альманах вовсе, а песенник. Недаром же в нём все без устали поют. Не исключено, скелет у конструкции как раз песенный, нам неведомый, но очевидный для местного жителя, даже, если он и не способен его сформулировать, ощущаемый им рефлекторно.
Это только нам гадать на кофейной гуще.
